Расстрелять! – II - Александр Покровский

— Это что за чудище?! — воскликнул командир: из глубины пять полутораметровых акулят выгнали громадную черепаху, покрытую водорослями и прилипалами.

Они погнали её прямо на лодку, на ходу покусывая за ласты.

Командир почувствовал в черепахе черепаховый суп, и это его сильно взволновало. Он толкнул старпома в плечо и закричал:

— Быстро! Там, быстро!

Такую удивительно содержательную команду нельзя было не понять. Старпом бросился и там нашёл автомат и связку «противодиверсантских» гранат.

— Давай! Давай быстро! — орал командир.

Старпом размахнулся и «дал быстро» — бросил в воду гранаты.

Акулята на секунду оставили черепаху в покое и кинулись к гранатам. Проглотить они их не успели — раздался взрыв, и, сверкнув брюхами, пять рыбин стали медленно оседать в глубину.

Черепаха скреблась окровавленными ластами о корпус лодки. Я бы сказал, что о корпус лодки скребся черепаховый суп.

— Давай! Давай! Давай! — подпрыгнул командир от нетерпения обращаться к старпому, и старпом «дал» ещё раз: обвязавшись страховочным концом, он бросился в воду.

На противоположном конце этого конца как по-волшебному возникла швартовная команда. Швартовщики готовы были тянуть в любую секунду.

Старпом подплыл к черепахе и, вцепившись ей в панцирь, принялся ногами отрабатывать задний ход. Зрелище было чудесное.

— Тя-ни-те! — крикнул он, повернув покрасневшее от натуги лицо.

Неизвестно, кто услышал команду первым, только старпом, дрыгнув ногами в последний раз, погрузился в воду вместе с нырнувшей двухсоткилограммовой черепахой. Необычная прилипала ей совсем не мешала.

Швартовщики дружно потянули. Они готовы были порвать старпома пополам, но не уступить.

Казалось, старпома тянули бесконечно долго. Вахтенный офицер, засекавший время для истории, потом клялся, что старпом пробыл под водой целых четыре минуты.

Когда швартовщики достали старпома непорванным на борт, в руках он судорожно сжимал обрывки черепаховых водорослей.

Старпом очень сильно таращился и широко разевал рот. Его спросили:

— Ну как там?

На это он только слабо махнул рукой.

Жаль, жаль, что супа не получилось, но зато хоть старпома достали, а это по нынешним временам уже немало.

Комбат и Дима

Лейтенант Каблуков Дима был редкая сволочь в сочетании с политработником.

Его только что назначили в роту отдельного батальона воинов-строителей замполитом, но майор-комбат его ни в грош не ставил и в упор не видел.

Вот и в этот понедельник он отменил Димины политзанятия и погнал личный состав на хозработы, нелестно выразившись насчёт Димы лично, и всяких там попов обалдевших, и их отупевшей от безделья поповщины.

— Надо работать, а не языками чесать! — орал майор.— Задолбали в смерть! Ля-ля-ля, ля-ля-ля! Чего вылупился, прыщ на теле государства, ты думаешь, мы на твоей болтовне в светлое будущее попадём? Прислали тут на мою голову, выучили…

Дима не стал дальше слушать, кто там и на чью голову выучился, и тут же, при нём и при дежурном по части, покрутил ручку телефона и попросил соединить его с начпо.

Обычно это трудно сделать: дозвониться во Владивосток, там пять с половиной часов езды по нашей железной дороге, но тут соединили на удивление быстро, и Дима сказанул в трубку буквально следующее:

— Товарищ адмирал! Здравия желаю! Докладывает лейтенант Каблуков, замполит роты. Товарищ адмирал, тут у меня комбат совсем чокнулся. Отменил политзанятия и погнал людей на работы. Нехорошо отзывался о политработниках, товарищ адмирал. Но партия и политотдел для того и существуют, чтоб таких вот Чапаевых ставить в строй. Вы нам сами об этом говорили, товарищ адмирал. Комбата к вам? На беседу? Завтра в пятнадцать часов? Есть, товарищ адмирал! Разрешите положить трубку!

Дима с видимым удовольствием положил трубку. Повернулся к комбату и вежливо сказал:

— Свистуйте в политотдел, товарищ майор. Начпо вас вызывает завтра к пятнадцати часам.

После этого он ушёл проводить политзанятия.

Дежурный по части окобурел. Майор-комбат — тоже. Такого подлёжа от этого щенка он не ожидал.

Майор напрягся, пытаясь извлечь из себя что-либо приличное моменту, зверски расковырял себе ум, но ничего не придумал — так силен был удар,— он сказал только:

— Ах ты, погань! — и пошёл готовить себя к начпо.

Весь день у комбата всё валилось из рук. Ночью он не сомкнул глаз.

В шесть утра комбат сел в утренний поезд. Пять с половиной часов езды до города Владивостока он посвятил напряжённым думам: как вывернуться, что врать? О лютости и человеконенавистничестве начпо он был наслышан и хорошо знал, что чем ничтожнее повод, тем тяжелее могут быть последствия.

Выйдя из поезда, комбат окончательно пал духом. Не помня как, он добрался до штаба и три часа болтался под окнами.

В пятнадцать часов он прошёл в приёмную начпо. Выждав длинную очередь различных просителей, он зашёл в кабинет и представился:

— Товарищ контр-адмирал, майор такой-то по вашему приказанию прибыл.

Начпо оторвал от бумаг злые глаза и взглянул на комбата своим знаменитым пронизывающим взглядом, под которым человек сразу же вспоминает все свои грязные делишки, вплоть до первого класса средней школы, и холодно промолвил:

— А я вас и не вызывал, товарищ майор.

Пятясь задом, комбат исчез из кабинета и несколько минут в приёмной думал только одну думу: как всё это понимать?

Скоро до него дошло.

— У, сукин кот! Убью, гадом буду, убью!..— и далее комбат, обратясь к египетской мифологии, снабдил Диму такими родственниками, что и в кошмарном сне не привидятся.

Всю обратную дорогу комбат посвятил идиотизму сложившейся ситуации.

Он собрал весь свой лоб в горсть и принялся думать: как при всём идиотизме сохранить себе лицо.

Через пять с половиной часов он вышел из вагона с болью. От сильных раздумий он вывихнул себе разум. Он ничего не придумал, и не сохранил себе лицо; вся часть ржала неделю, стоя на ушах.

Глухонемой

Начальству иногда становится нечего делать, и тогда оно, начальство, идёт гулять, чтоб, скорее всего, послушать свой внутренний голос. Древние полководцы гуляли только поэтому. И если во время прогулки начальству встретится подчинённый, оно будет мучиться и вспоминать: что же оно до подчинённого ещё не довело.

И даже если оно не будет мучиться, всё равно встречаться с начальством вредно.

Адмирал шёл и думал о том, как всё-таки мало осталось служить.

— А жаль,— буркнул он вслух,— сколько бы ещё… наворотил.

«А впрочем, жить осталось ещё меньше»,— продолжал мыслить адмирал.

И в этот момент он увидел матроса, тот глотал слюну и готовился отдать честь.

Чужое волнение всегда бодрит. Адмирал почувствовал бодрость и захотел поговорить с народом.

— Почему не стрижен? — громко спросил адмирал и добавил почти по-человечески: — Как фамилия? Из какой части?

Матрос скривил запотевший рот, вытаращил глаза, судорожно повёл руками, сунул палец в рот, зачем-то облизал его и загукал — глухонемой.

— О Господи! Кого только не присылают на флот! — огорчился адмирал.

Ему как-то не хотелось сразу смириться с мыслью, что человек может потерять дар речи не от встречи с ним, а просто так — от рождения.

Он начал вспоминать, что ему известно из азбуки глухонемых, и ничего не вспомнил.

— Ну-ка, голубь, пойдём-ка,— сказал адмирал.

Он взял матроса за руку и повёл за собой.

Адмирал привёл его к себе в кабинет и усадил напротив. Помолчали.

«Интересно, чей он? — думал адмирал.— Нужно собрать всех».

И собрал всех своих подчинённых. Когда все расселись, он спросил у всех:

— Чей это матрос? — и ткнул пальцем в глухонемого.

Матрос тупо смотрел перед собой, чему-то улыбался и время от времени гукал.

Молчание подчинённых потихоньку надоело адмиралу. Он поднял каждого и спросил:

— Твой?!

— Нет,— ответил каждый.

— Посидим,— предложил адмирал,— может, вспомним?

Других предложений не поступило. Вспоминали до полуночи. С  каждым часом всё напряжённей. Подчинённые ёрзали на стульях.

«А-а, сволочи! — злорадствовал про себя адмирал.— Не нравится?»

Ровно в полночь матрос гукнул в последний раз, встал и сказал:

— Я из кочегарки. Мне на вахту пора.

Адмирал открыл свой самый зловещий глаз и сначала пригвоздил им, а затем поднял съёжившегося начальника тыла.

— Врёт! Он всё врёт! Своих всех знаю,— зачастил начальник тыла и прижал для чего-то руки к груди.

— А может, это диверсант? — предположили бдительные. Бдительные не спали — бдили.

«Идиоты»,— покосился на бдительных адмирал, а вслух сказал: